Теперь их может задеть даже протоиерей и доцент МДА.

***
Главный редактор Милосердие.Ру Юлия Данилова:

"В пятницу 24 ноября на нашем сайте было опубликовано интервью о проблемах многодетности, смутившее многих наших читателей и задевшее многодетных родителей.
По моей ошибке, текст был опубликован с неуместной торопливостью. По размышлении, мы удалили текст с сайта, так как он в своих выводах принципиально расходится с позицией редакции.
Приношу всем нашим читателям извинения за публикацию, которая была воспринята как призыв уклоняться от рождения детей и сомневаться в необходимости соблюдения библейской заповеди «плодитесь и размножайтесь».
Наш портал всегда был (и есть) на стороне многодетных семей. Мы надеемся продолжить разговор о многодетности и вести его в таком ключе, чтобы помогать многодетным семьям, а не смущать их".

"Как я вижу ситуацию.
1. Тема на самом деле очень болезненная. В том числе и для тех, кто уже многодетен. Для меня такая взрывная реакция – полная неожиданность. Значит, попали в точку.
2. Как следует из объяснения, статья "была воспринята" – очень точно, спасибо Юлия! - как "призыв уклоняться от рождения детей". Но в самом интервью об этом нет ни слова! Интерпретация – вопрос интерпретирующего:-)
3. Весь смысл публикации можно выразить одной фразой. В браке первичная ценность – отношения любви между мужем и женой. Дети – прекрасный естественный плод этой любви. В любом количестве. Без ограничений. Но если в отношениях есть трещина – её не заделать очередным ребёнком. Поэтому учитесь любить друг друга по-настоящему, не только в постели и не только ради беременности.
4. Если я вольно или невольно, в уме или неразумии действительно "задел" и "обидел" кого-либо из многодетных – прощу прощения. Я тоже, как и Юлия Данилова, "на стороне многодетных семей". Тем более, что и сам таков.

***
Сергей Чапнин:
Запомним этот кейс и эту дату: 26 ноября 2016 года. Смерть церковных изданий, которые осмеливаются говорить о реальных проблемах, уже где-то рядом. Интервью, в котором священник спокойно, тонко, с пастырской тревогой и заботой размышляет о многодетности, но не всегда отзывается о ней с восторгом, удалено с сайта Милосердие.ру. Причина на мой взгляд, совершенно невероятная: многодетные родители (вопрос: только ли они или церковное начальство тоже?) обиделись и так жестко потребовали снять эту публикацию, что редакция не могла не пойти им на уступки.
И этот печально. Главное, что это еще один сигнал - серьезный, честный, глубокий разговор о проблемах массовый православный читатель совсем не ждет. Ему подавай только лозунги и утешение. Ну что ж, православные решили встать в позу страуса... Беда в том, что они требуют, чтобы им при этом аплодировали

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Божественное посольство

Ольга Андреева. Чем еще важен этот момент?

Протоиерей Павел Великанов. Дело в том, что мы находимся в состоянии постоянного сползания. Наша жизнь – это постоянное размазывание, внутренняя деструкция, хроническая энтропия души. А в храме человек помимо разума, помимо своих чувств, помимо воли задействует другие силы. Потому что на самом деле не разум, не чувства и не воля определяют тот факт, что человек становится другим.

Вот он пришел в храм. Он пришел туда с некими мыслями, чувствами, переживаниями, с каким-то своим настроением, в каком-то своем внутреннем состоянии. Он отстоял службу и вышел из храма другим. Почему? Как? Никто не понимает, как это происходит, что там происходит. Но что-то происходит.

Я вам напомню классическое свидетельство митрополита Антония Сурожского о том, как некий человек пришел в православие. Когда он первый раз зашел в храм на службу, он почувствовал, что-то там такое есть странное, неожиданное для него. Он подумал и приписал это гипнотическому действию богослужения: запахам, голосу священника и так далее… Спустя некоторое время этот человек снова зашел в храм. В тот момент там не было службы, но он почувствовал, что вот это чувство – «что-то здесь есть» – оно оставалось. И для человека это стало удивительно мощным опытом, точкой входа в веру, в христианскую православную традицию. Это работает независимо от того, какие там – хорошие или плохие – священники, хор и так далее. Это все вторично, это может быть плохим, этого вообще может не быть, но в храме действует Бог. Храм – это дипломатическая миссия Бога на враждебной территории. Эту дипломатическую миссию, или это посольство, обслуживают по большей части какие-то двойные агенты, шпионы, предатели и все прочее, но статус этой территории все равно сохраняется неприкосновенным. Здесь Бог – Хозяин! Здесь Бог – Господь! Что бы там ни происходило, какие бы мерзавцы, предатели и лукавые люди все это ни обслуживали, все равно это Его хозяйство, и здесь Он взаимодействует с человеческой душой гораздо больше, чем где бы то ни было еще.

Это вообще очень интересная тема – что такое Церковь, как Церковь созидается, через кого Церковь выстраивается как Тело Христово. Это отдельный разговор. Но возвращаясь к тому, о чем мы с вами говорили, я хочу сказать: вот это простое хождение в храм, регулярное, смиренное подчинение церковному ритму жизни, во многом чисто внешнее подстраивание под православный, как сейчас говорят, стиль жизни, оказало мощнейшее воздействие на изменение моих ценностных ориентиров.

Ольга Андреева. Ваших личных?

Протоиерей Павел Великанов. Моей личной жизни, да. В тот момент в моей жизни вдруг стало появляться ощущение определенной тональности. С чем это можно сравнить? Вот, например, человек родился в семье, в которой слушают только попсу. Или только рок. Плохой, агрессивный, давящий рок. И ничего другого ребенок просто никогда не слышит! Все другое сознательно исключено. И вот представьте себе, что этот ребенок совершенно случайно попадает на концерт симфонической музыки, причем исполняется там что-нибудь такое, что, как говорится, душу вывернет наизнанку и свернет обратно. Что с этим ребенком будет, когда он вернется домой? Он услышит там свою родную попсу, но при этом он будет думать про себя: «Да, это все, конечно, хорошо, но музыка-то, оказывается, бывает совсем другой». У него появится вот это ощущение другой интонации, какой-то иной тональности, новой цветовой палитры…

Или давайте попробуем другое сравнение. Допустим, человек прожил всю жизнь в советской квартире, заставленной стандартными советскими стенками, продавленными диванами, ну и всем таким подобным. И вдруг – бац! – в какой-то момент этот человек попал в квартиру хорошего европейского дизайнера. А там каждая вещь – это вещь! Там цвет стен – вот это цвет! Не просто зелененьким покрашено, а оно так сделано, что у человека просто дух захватывает: «А-а-а!

Оказывается, может быть вот так!..» Он понимает, что сам так никогда стену красить не будет, не сможет по многим причинам. Но само это понимание – вот оно, оказывается, как может быть! – раскрывает ему глаза, переворачивает душу.

Так вот самое главное, что в моей жизни появилось после прихода в храм, это сознание того, что есть другой образ жизни. И причем было четкое понимание того, что это далеко не все, что тема далеко не исчерпана. Это как бы только внешнее, но там есть куда копать, есть куда прорываться. Есть еще и какие-то не совсем очевидные вещи. Хотя вроде все на поверхности, но там есть что-то такое, куда можно еще углубиться. Это и богослужение, и тексты, и таинства. Причем я хочу подчеркнуть, что в тот момент у меня было абсолютное непонимание того, что происходит в церкви. Я не был знаком даже с христианским катехизисом. Я и Евангелие в то время еще не открывал ни разу.

Ольга Андреева. Это ваши семнадцать, восемнадцать, девятнадцать лет? И вы работаете художником на обувной фабрике…

Протоиерей Павел Великанов. Да, семнадцать-восемнадцать лет, и я работаю художником на обувной фабрике. Да, да. И общаюсь я там с самыми простыми людьми, и получаю достаточно приличную зарплату, не помню сколько, рублей сто пятьдесят, сто шестьдесят – совершенно нормальная зарплата для того времени.

Я тогда учился вслепую печатать на механической машинке, потому что захотелось попробовать научиться самостоятельно. Вот, думал, пригодится. Потом, как выяснилось, пригодилось более чем. Чем я еще занимался? Рисовал, работал, помогал отцу в каких-то мелочах, просто жил – вызревал.

И после этого года я решил попробовать поступить в Калининское художественно-промышленное училище 6
Московское художественно-промышленное училище им. М. И. Калинина. Ныне – Колледж прикладного искусства МГХПА им. С. Г. Строганова.

Здесь, в Москве. Просто попробовать. Понятно было, что Репинку 7
Санкт-Петербургский государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина.

Я не потяну по многим причинам, но попробовать получить базовое художественное образование – почему бы и нет? Приехал. Познакомился с художниками. Поскольку мои родители были вхожи в этот круг, то меня здесь курировали некие художники, занимались со мной. И вот знаете, с одной стороны, я понимал, что мне чего-то такого хочется художественного, но с другой стороны – стал появляться интерес к Божественному, озадаченность чем-то религиозным. Художественное – это скорее была некая инерция жизненная, а религиозное – стало чем-то новым, какой-то новой надстройкой.

И каждый раз, когда я приезжал на очередной экзамен, – а экзамены проходили в здании неподалеку от метро «Новослободская», там сразу у выхода из метро есть замечательный храм преподобного Пимена Великого, – я заходил в храм, ставил свечечку, молился, как мог. Даже не помню, о чем молился, но такое было. И когда я в это училище не поступил, моя душа весьма возрадовалась. Потому что тогда я уже не вполне был уверен, что вообще хочу погружаться в художественную среду. Когда поближе удалось с этой средой познакомиться, то… Конечно, я и раньше знал, что художественная тусовка, мягко говоря, не блещет добродетельной жизнью, целомудрием и всем прочим. Но мне всегда казалось, что люди, которые занимаются великими, благородными, красивыми вещами, по идее, и сами должны были бы быть такими. А по факту оказывалось, что это люди, зачастую совершенно далекие от каких бы то ни было нравственных границ. И понимание глубиной внутренней лживости этой среды как-то не повышало привлекательности искусства вообще. Тем более когда ты в этом поваришься сам и начнешь представлять, чего там можно ждать.

И вот в это время, когда я готовился к поступлению и сдавал экзамены, я жил у одного художника, который был верующим. Ну, таким, знаете, условно верующим. У него там седьмая или девятая жена была, в общем, гулена был еще тот. И у него где-то в шкафу валялась книжка «Евангельская история в картинках», комикс такой. Это была протестантская книжечка (ну, это же не Кисловодск, а Москва, там все уже было). Я этот комикс, конечно, проглотил мигом. И вдруг все, что связано было с Христом и чего я толком еще совершенно не знал, выстроилось в ясную последовательность. Многое стало понятно: вот родился, вот проповедь Нагорная, вот предательство, вот Распятие, вот Воскресение. До этого был полный кавардак в голове, а тут все выстроилось. Я стал понимать, что все это не просто, что в этом котле «великого и божественного» много чего варится, и то, что там варится, требует особого отношения.

Тогда же мы с мамой, не помню почему, поехали в Ленинград. И там, в Александро-Невской лавре, мы купили Евангелие, изданное к тысячелетию Крещения Руси. Оно до сих пор у меня есть, это Евангелие. Разумеется, я сразу начал его читать. В дороге, на вокзале, в поезде… Вы знаете, я не мог оторваться, я его прочитал залпом. Я его читал и читал, и был готов под каждой строчкой расписаться и написать: «Да! Да! Да! Именно так!» Понятно, что много чего мне там было неясно, совершенно туманно. Но я понимал, что за этими строчками, за всеми этими утверждениями стоит Кто-то настолько тебе близкий, что ближе-то в жизни никого и не было, нет и не будет. Близкий не по крови, а именно по сути, по какой-то глубинной тональности; что-то настолько родное, что подобного опыта в жизни еще не было. Никакие другие книги и рядом не стояли. Складывалось такое ощущение – это мое! Вот кто-то за меня взял и написал то, что я на самом деле думал! Это уже потом я узнаю, что «душа человека – по природе христианка» 8
Утверждение раннехристианского философа Тертуллиана (II–III вв.).

И нет здесь ничего удивительного, кроме того, что все это происходит именно с тобой. Тогда я это Евангелие просто проглотил и сказал: «Да! Оно! Вот оно! Это мне нравится! Я согласен с этим, все правильно. Так и есть! Ради этого и жить стоит, не жалко и жизнь положить. А есть какие-то альтернативы? Есть ли еще что-то другое? Да вряд ли. Да и зачем они мне нужны, эти альтернативы!» – вот такой у меня был внутренний монолог.

И после этого, уже вернувшись домой, я понял, что совершенно не хочу ни в какие художники идти. Всякое желание, всякая тяга к этому у меня отодвинулись куда-то далеко, а потом и вовсе пропали.

Так сложилось, что как раз в это время я начал близко общаться с одним местным священником у нас дома, в Кисловодске. Он был очень молодой, энергичный, горячий. У нас с ним сложились хорошие, дружеские отношения. Я стал бывать у него дома, он к нам иногда заходил. А он, между прочим, был – да и остается – очень интересным человеком. Достаточно известный батюшка. Потомственный священник. Его отец тоже был из священнической семьи, его матушка, супруга – тоже была из духовного сословия. То есть он принадлежал к тому самому сословию духовенства, которое было практически уничтожено советской властью.

Ольга Андреева. Раз вы об этом заговорили, то у меня один очень важный вопрос возникает. Вот этот человек, священник, про которого вы рассказываете сейчас, тот самый, который родился в семье потомственных священников, насколько он отличается от человека современного? Что я хочу выяснить? Дело в том, что мне все больше и больше кажется, что современный человек меняется в каких-то своих базовых основаниях, душевных и духовных. Он меняется так серьезно и так глубоко, что все разговоры про новое информационное поле, научно-техническую революцию, прогресс и так далее как-то мало что объясняют. Все это, в конце концов, техника, а человек меняется не технически, а антропологически.

Я понимаю, что демократия – это когда все равны. Я понимаю, что при нашем демографическом взрыве количество «средних» людей увеличилось в разы. Но ведь дело не совсем в этом. Речь о том, что каждая культура, каждая цивилизация имеет некий свой собственный идеальный антропологический образ, ну, по крайне мере должна стремиться его иметь. Этот образ не то чтобы массово тиражируется, но он сохраняется в неких социальных стратах. Например, классический русский антропологический образ, мне кажется, как раз таки и сохранялся в среде духовенства и образованного дворянства. Это означало, что ребенок, родившийся в этом кругу, получал не только образование, но и некий ценностный образ личности со всем набором представлений о добре и зле, поведенческими реакциями, вообще всем набором представлений о должном, хорошем, правильном. И этот образ личности был безусловно принят культурой, как правильный. Более того, даже если некто из другой социальной среды, например, крестьянства, купечества, хотел преодолеть сословные различия, получить образование, ему было куда посмотреть, чтобы научиться.

Насколько я знаю, в Европе идеальный антропологический образ до сих пор сохраняется и передается выпускникам старинных университетов. И там джентльмена очень легко узнать на улице.

К чему это я? К тому, что, мне кажется, современная российская цивилизация утратила вот этот антропологический проект. Да, демократия, да, демография, да, новое информационное пространство, но у нас нет ни одной социальной страты, которая бы хранила этот идеальный человеческий образ. Поэтому мы не только не знаем, каким должен быть человек, но нам даже некуда посмотреть, не у кого научиться. Вы не могли бы поподробнее рассказать об этом вашем товарище, батюшке? Он был другой? Он нес в себе нечто от того старого целостного человеческого образа, на смену которому новый образ, к сожалению, пока не пришел?

Протоиерей Павел Великанов. Да, тот класс потомственных батюшек состоял из людей совершенно других, не похожих на нас. Да, вы правы. Они хранили в самих себе образ человека. Но я вам хочу сказать главное. Что этот образ определяет? Почему он так отличается от человека сегодняшнего? Я это начал понимать именно тогда, когда подружился с тем самым потомственным батюшкой. Я смотрел на него и просто тихо млел, буквально восхищался. Я был, знаете, просто в него влюблен. По одной простой причине: я видел, как он меня любит. Он так любил не только меня, я тут вообще был ни при чем. Это был его образ жизни, его природное отношение к другим, своего рода «генетическая память» поколений.

И я смотрел на него и постоянно ловил себя на мысли: «А я так не могу! Я так не умею. Я не могу так любить людей». Мне безумно хотелось быть таким же, но я не мог, я был другой. Почему?

И вот тогда я совершенно ясно и четко понял, что этот батюшка именно такой, потому что он – плоть от плоти церковной. Он просто воплощенная часть самой Церкви; в нем все было глубоко церковное. В нем не было этой самой пресловутой светскости, какого-то внутреннего расщепления, раздвоения между тем и другим. В нем все было понятно и просто. Он весь был пропитан жизнью Церкви. И это одновременное совмещение и радости, и любви – оно было настолько уникальным! Я с таким в жизни до этого никогда не сталкивался. Я многих людей знал, очень хороших и очень разных, но вот эта удивительная легкость любви и радости!.. Понятно, что он был абсолютно самодостаточен и устойчив… Внешне он излучал одну мысль: «У меня все хорошо! Все просто замечательно: ведь я – с Богом!» Когда поближе мы стали общаться, я только тогда осознал, как бесконечно много он работает, как он служит с утра до вечера, как дома фактически не бывает и так далее. Моими глазами, тогдашнего подростка, это все считывалось как некая качественно другая жизнь – совершенно новая жизнь, опыта которой у меня не было и в помине.

Ольга Андреева. Другой антропологический проект?

Протоиерей Павел Великанов. Даже не антропологический. Это была какая-то другая экзистенция. Совершенно другая экзистенция! И это самое другое существование, этот совершенно новый вкус жизни, к которому мне было дано хоть в малой мере приобщиться, и определили все дальнейшее в моей собственной жизни.

От противного

Ольга Андреева. Этот батюшка и направил вас в семинарию?

Протоиерей Павел Великанов. Не совсем. Тогда в городе появился некий старчик… Я так понимаю, это был один из монахов так называемой «Шаталовой пустыни», и по сей день существующей.

Ольга Андреева. Что это такое?

Протоиерей Павел Великанов. «Шаталова пустынь» – это церковный эвфемизм. Так говорят о монашествующих, которые шатаются по миру, являются в отдаленные приходы и нередко строят из себя великих старцев, прозорливых, мудрых, духоносных. Это люди, которые чаще всего не смогли удержаться ни в одном монастыре и отправились болтаться по миру, отчасти помаленьку спекулируя своей церковностью и духовностью. А народ-то у нас падок на такие вещи. Сейчас это, может быть, уже не так безотказно работает, а тогда, когда Церковь была очень закрытой структурой, совершенно маргинальной, такие вещи действовали просто сногсшибательно, особенно если человек благообразный, с какой-то загадочной историей. Особенно хорошо это работало, если при этом батюшке был еще какой-нибудь сопровождающий, который вам говорил: «Что вы! Да я вам расскажу. Это же такой подвижник!..» Ну, вот на такого старчика я и попался. Он меня увидел и сказал: «Благословляю тебя в семинарию». А старец-то прозорливый! Вы ж понимаете! Я тогда только так это и воспринимал. Сказал святой человек – в семинарию, значит, в семинарию! Ну, а я и рад. Я к тому времени уже и сам в эту сторону начинал подумывать. Почему бы и нет?!

Ольга Андреева. А вы уже были готовы к любому толчку в эту сторону, даже если этот толчок исходил от самозванца?..

Протоиерей Павел Великанов. Да, да, готов был слушать. Конечно, возникала серьезная проблема – родители этого просто бы не поняли. Ребенок из нормальной семьи вдруг решил идти в семинарию – это был полный бред. Ну да, они видели, что я в церковь хожу, но не до такой же степени! Пожалуйста, ходи в церковь сколько хочешь, но будь инженером, врачом, художником на худой конец, да кем угодно!

И вот тогда произошла удивительная вещь – я смог как-то убедить родителей встретиться с этим «старчиком». Сейчас только я понимаю, насколько это все было чудно! Да, они с ним встретились; вся беседа состояла ровно из двух фраз. Сейчас точно не помню, как это звучало, но смысл был в том, что старец велел меня отправить в семинарию, и они с этим безоговорочно согласились!

Эта аура сакральности, священности, неизвестности и всего прочего просто сшибла моих бедных родителей с ног. И больше вопросов не было. Родители дали добро. Вот так я оказался здесь. И вот тут, можно сказать, начался опыт реального воцерковления. Что было дальше, тоже интересно.

Ольга Андреева. То есть вы поступили в семинарию практически без подготовки?

Протоиерей Павел Великанов. Ну почему? У меня был почти год до поступления. Я много чего успел прочитать, но самое важное было то, что тот самый мой друг, батюшка, поставил меня на клирос. Сказал, вот, давай учись читать, петь. Я, конечно, «ни в зуб ногой»…

И вообще в тот год перед поступлением я начал ходить в храм регулярно. Уже мой внешний образ жизни стал активно меняться. Я стал читать Псалтирь, научился читать по-церковнославянски. На клиросе что-то подвывал в меру своих сил. Самое сильное впечатление было, когда впервые меня поставили читать что-то. Это было мое первое прикосновение к совершенно другой традиции извлечения звука. Ну, где ребенок, школьник может научиться говорить со сцены? Декламировали стихи на праздниках, но это совершенно не то! Это вообще другое! Когда этот огромный, загадочный и таинственный храм вдруг обретает жизнь силой твоего голоса – он оживает, он начинает говорить, – и ты сам себя в этом не узнаешь, настолько все по-другому! Когда это происходит во время богослужения и ты понимаешь, что сам вплетаешься в некую новую ткань жизни и становишься одной из ниточек этой общей ткани, – это совершенно удивительное переживание! Я даже не знаю, с чем это можно сравнить. Когда ты становишься не созерцателем, не внешним участником происходящего, а частью вот этой ткани – это совершенно другое. Надо еще понимать, что люди, которые пели тогда на клиросе, это действительно были люди святой жизни. Они прошли через очень жесткие притеснения, гонения, они выстояли, они жили подлинной жизнью Церкви, и она для них была первичной ценностью. Это были те самые бабушки, которые в платочках носили кирпичи на стройку этого храма, когда стоял милицейский кордон и властями блокировалась стройка. И вот эти люди какими-то своими словами, жестами, поведением меня тогда очень точно корректировали. Однажды я пришел в храм в футболке какой-то, ну так, просто шел по улице и в чем был зашел в храм. Они мне тогда сказали очень вежливо: «Слушай, так больше не приходи…» И это запомнилось на всю жизнь.

Ольга Андреева. И у вас это не вызывало какого-то внутреннего конфликта, протеста?

Протоиерей Павел Великанов. Конечно, вызывало! Да еще как! Да кто они такие – безвестные тетки, будут еще мне указывать! Почему в такой футболке нельзя в храм?! Люди так ходят по улице, какая разница, в конце концов. Но я тогда уже готов был приводить себя в границы. Вы знаете, Церковь, как и любая культура, – это все-таки границы, правила. Начиная от самых простых – вот, в Церкви такой дресс-код, и кончая очень сложными, про которые я узнал гораздо позже. Я тогда начинал учиться смирять себя. Но, с другой стороны, этого-то я и хотел. Никакого внутреннего сопротивления не было, это было не сопротивление, а такие «взбрыкивания» гордыньки.

Ольга Андреева. То есть внутреннее противодействие все-таки было?

Протоиерей Павел Великанов. Да, конечно. Неприятие было. Естественно. Это сопротивление скорлупы, под которой рождается то, что однажды ее снесет. Вы поймите, я был до мозга костей советским и при этом, может быть, не слишком избалованным, но не знавшим обычной простой жизни ребенком. Мы не были зажиточными, более чем скромно жили, но какая-то «мажорность», я думаю, в нашей жизни была. Мажорность в плане светскости какой-то. И она, конечно, легко считывалась людьми со стороны.

Внутреннее отторжение происходило за пределами разумного, рационального, все работало на уровне природы, физиологии какой-то. У святых отцов это называется «борьба ветхого человека с новым человеком». Вот у апостола Павла это очень четко. Он постоянно отслеживает это противостояние, борьбу, рождение нового сквозь старое внутри себя самого. Прорезывание нового всегда болезненно, это муки родов, болезни рождения нового. Ничего в этом удивительного нет. Но для меня это была именно духовная борьба. То есть я духовно не принимал какие-то вещи, которые вынужден был выполнять.

Ольга Андреева. Вы принадлежите к числу людей, которые идут до конца, до сути. Которые не перестают спрашивать. Или за этим стояло любопытство и подозрение, что есть еще что-то, чего я не знаю?

Протоиерей Павел Великанов. Нет-нет! Я не могу сказать, что тяга к знанию ради знания во мне была. Мне все-таки кажется, что было желание приобщения, желание прикоснуться к какому-то другому опыту. Просто было четкое понимание того, что где-то в Церкви скрывается такая тональность жизни, которая мне близка и очень нужна. Но ты ее еле-еле слышишь. И эта мелодия новой жизни, еще не испытанная мною вполне, уже меня цепляла.

Вот как я вам объясню: помните, Христос говорил о Евхаристии? «Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни» (Ин. 6: 53). Помните? Так вот, когда Он говорил это, многие из учеников отвернулись и ушли. Что за бред, полный бред, говорили они, уйдем отсюда. И это потрясающий момент в Евангелии! Потерпев полное фиаско как проповедник и миссионер, Он оборачивается к двенадцати ученикам и говорит: «Не хотите ли и вы отойти?» (Ин. 6: 67). Вместо того, чтобы просить, уговаривать, разъяснять, Он говорит: давайте, давайте, присоединяйтесь к ним, не стесняйтесь, тоже уходите. И тут апостол Петр Ему говорит: «Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» (Ин. 6: 68). То есть если не Ты сможешь нас вразумить, чем-то обнадежить, то кто же, нам идти-то не к кому. И я пришел в семинарию именно с таким внутренним помыслом, что если не здесь, то где же еще?

Ольга Андреева. То есть это был опыт «от противного»?

Протоиерей Павел Великанов. В общем-то, да, во многом «от противного». Там было нечто такое, чего не было в искусстве. Причем я не говорю, что я был великим художником. Но все равно душа ведь чувствует какой-то общий вектор, куда он ведет, в конце концов. Он, этот вектор, может быть, грубо говоря, огромной ширины, или он может быть очень узеньким, но понятно, что он туда! Он не в противоположную сторону. В тот момент я уже точно видел, что вектор есть, я начал в него входить и понял, что это другая река. Совсем другая река! Это рассказ о другом. О том, что нигде в другом месте мне не скажут. Там этого не видно. А тут оно есть! Оно мне нравится, оно мне как-то сродно.

Ольга Андреева. А вот этот слух, насколько он универсален? Это было ваше личное ощущение или это общее свойство человеческой природы – слышать этот зов?

Протоиерей Павел Великанов. Я думаю, он совершенно универсален в силу единства природы человеческой. Природа-то одна и та же. Бог нас создавал по одному шаблону: прародитель-то один! Блаженный Августин 9
Августин Блаженный (354–430) – христианский теолог и церковный деятель, один из Отцов Церкви; родоначальник христианской философии истории.

Говорил Богу: «Ты создал нас для Себя, и мятется сердце наше, пока не успокоится в Тебе», – это очень четко определено. Я бы даже сказал, не просто «мятется», а мается, тужит, болит. Вот Бог – это и есть то самое «топливо», как пишет Льюис 10
Клайв Стейплз Льюис (1898–1963) – английский и ирландский писатель, ученый и богослов. Мировую славу Льюису принесла серия книг для детей «Хроники Нарнии».

В расчете на которое и построен двигатель человеческой природы.

Точно так же и сердце человека рассчитано жить в постоянном взаимодействии, взаимопроникновении, резонансе с Богом. Я думаю, здесь самый принципиальный момент – что между человеком и религиозно-церковной Божественной сферой вдруг возникает какой-то резонанс. Человек что-то делает, и раз – оно сразу аукается! Начинается определенный диалог между человеком и Божественным; и потом вдруг эти диалоги начинают обретать какой-то смысл, какое-то содержание. Причем это совсем не тот диалог, где задал вопрос – получил ответ. Этот диалог идет в каком-то своем режиме и может продолжаться десятилетиями. Он может быть очень сложным, он может быть в форме целого романа или драмы. Но все равно – это разговор между вами и Тем, Кто за всем этим там стоит. А могут быть и прямые ответы. Задал вопрос – через минуту получил ответ, все. По лбу тебе щелкнули – ну, все понятно, дальше идем.

Я думаю, что первичным, самым главным в религиозной жизни является именно это выстраивание отношений и развитие способности слышать. В Церкви тебя прежде всего учат не говорить, а слушать и слышать, тем самым немножко приоткрывая броню нашей самодостаточности. Мы закрылись, замкнулись, а нам говорят: «Подожди! Прежде чем говорить, надо научиться слышать». Ты учишься слышанию. И вот тут уже начинаются какие-то глубинные перемены внутри человека, некие изменения его природы.

Тициан. “Не прикасайся ко Мне”.

Лк., 34 зач., VIII, 1-3 (прот. Павел Великанов)

1 После сего Он проходил по городам и селениям, проповедуя и благовествуя Царствие Божие, и с Ним двенадцать,
2 и некоторые женщины, которых Он исцелил от злых духов и болезней: Мария, называемая Магдалиною, из которой вышли семь бесов,
3 и Иоанна, жена Хузы, домоправителя Иродова, и Сусанна, и многие другие, которые служили Ему имением своим.

Комментирует протоиерей Павел Великанов.

Во всех четырёх Евангелиях почти ничего не говорится о женщинах, которые также сопровождали Иисуса – и сегодняшний отрывок – редкое исключение. Почему евангелист Лука, любитель подробностей и исторически достоверных описаний, решил включить это сообщение в свой текст – загадка. Но в любом случае мы должны быть ему благодарны, потому что если бы он это не сделал – складывалось бы впечатление, что окружение Иисуса было исключительно мужским. Что, в общем-то, для древнего мира было вполне естественным и понятным: даже сам факт обучения женщины у кого бы то ни было – греческого философа или иудейского пророка – уже был скандальным событием. Место женщины – с детьми и у семейного очага. Вполне достаточно. Говорить о каком-то развитии, раскрытии творческого потенциала, или, как сейчас модно говорить, «самореализации» – и речи не могло быть. С самого рождения женщина была жёстко встроена в отведённую ей социальную роль – выпадение из которой было большой редкостью.

То, что Иисус дозволял женщинам становиться Своими последовательницами и ученицами – словно глоток свежего воздуха в затхлой комнате. Ну нельзя к женщине относиться только как к детородной машине и обслуживающему персоналу! Она тоже – человек, такой же, как и мужчина, образ Божий. Да, женский ум – это не мужская логика, но это не значит, что у женщины нет своей правды, мужскому уму иногда непонятной. И то, что первыми апостолами, понесшими весть о Воскресении Христа, стали именно женщины – яркое свидетельство того, что Христос открыл ранее заблокированную возможность женщине стать наравне с мужчиной. Именно в христианстве женщина расцветает так, как ранее история не знала!

В сегодняшнем чтении говорится о женщинах, которые «служили Иисусу имением своим». Другими словами, именно женщины во многом обеспечивали нужды этой небольшой группы проповедников во главе с Иисусом. Ведь им надо было что-то есть, иметь какие-то средства для проживания и перемещений. Возможно, какие-то деньги оставляли и приходившие послушать речи Иисуса и получить исцеления – но едва ли эти средства были достаточны для даже самого нетребовательного проживания. Поэтому наличие таких «патронесс» в окружении Христа давало апостольской группе пусть и небольшую, но устойчивость.

Служение. Вот ключевое слово сегодняшнего Евангелия. Женщины служили Иисусу тем, что у них имелось. Не мудрствуя лукаво. Не пытаясь выстроить «стратегический план развития апостольской общины» или заняться «фандрайзингом». Просто от любящего сердца – делая то, что могли.

Я не погрешу против исторической правды, если скажу, что во многом Церковь состоялась именно благодаря женщинам. На их плечи во многом ложилась та рутинная, будничная работа, которая не вошла в патерики и достопамятные сказания – просто потому, что была неинтересной. Но без неё – вообще ничего бы не было. И по сей день сколько таких же, как героини сегодняшнего чтения, незаметных тружениц в храмах и монастырях – которые своим ежедневным служением воссоздают атмосферу апостольской общины, где главное – жертвенная любовь.

Мне хочется обратиться к мужчинам, мужьям, юношам, мальчикам. Открою вам маленький секрет: если нам, мужчинам, очень важно слышать слова восхищения – то им, женщинам, ещё важнее чувствовать нашу признательность за весь тот труд любви, который они несут всю свою жизнь. Главное оружие мужественности – это внимание и нежная забота: когда про это мы не забываем, женщина рядом с нами будет радоваться и благодарить Бога за ту жизнь, в которой есть место и служению, и счастью!

Читать еще на сегодня:

О многодетности и адекватности

Несмотря на то что про многодетность вышло уже достаточно публикаций, Денису Собуру, преподавателю ПСТГУ, удалось, на наш взгляд, сказать нечто новое.

Уже много дней я пытаюсь высказаться по поводу интервью о. Павла Великанова. Пытаюсь и не могу. «Не то», слышу я голос того самого Мюнхгаузена… Да, в этой дискуссии было сказано очень много верного. Причем с обеих сторон. Но поскольку тема болезненная, то каждый подсознательно пытается выразить свою личную боль. А если человек говорит о боли, ему нужны принятие и поддержка, а не контраргументы. Именно поэтому аргументы в большинстве своем не будут услышаны. Диалог осложняется и тем, что нельзя создать общее пособие по христианской жизни для всех. Все люди разные, и, что еще важнее, все в своей жизни проходят разные стадии. А мы занимаемся тем, что создаем пособие для самолечения, которое должно быть всеобъемлющим. А самолечением заниматься нельзя. Нельзя, но необходимо.

В любой области человеческой деятельности нам нужны учителя. Христианская жизнь здесь не является исключением. Да, Бог мог бы научать людей непосредственно. Но Он избрал другой путь. Он устроил мир так, чтобы люди учились от других людей. И даже Сам для этого стал человеком. Да, случается и непосредственное вмешательство Бога, но это скорее исключение, чудо, чем общее правило.

Решай сама

Сегодня очень часто можно услышать эти слова, перекладывающие ответственность на человека. Считается, и не без оснований, что человек сам в состоянии адекватно оценить ситуацию. Но ведь это не всегда верно. Новый Завет довольно часто говорит о том, что слишком многое в нашем поведении определяется нашим окружением «Разве не знаете, что малая закваска квасит все тесто?» (1 Кор 5:6). У нас очень любят фразу «Антоний, себе внемли», забывая то огромное внимание, которое апостол Павел уделял строительству общины. Это в теории человек решает все сам, исходя из своих личных убеждений. Этакий сферический конь в вакууме. На практике же мы весьма и весьма прислушиваемся к окружению. И когда, например, парень бросает своей подруге «решай сама, что ты будешь делать с зачатым ребенком», он не ее свободный выбор поддерживает, а просто отказывается от собственной ответственности за ребенка, отцом которого он неожиданно стал. И услышав такие слова, она будет опираться на его выбор, за которым стоит, что этот ребенок ему не нужен…

В идущей дискуссии о многодетности часто звучат слова, что супруги должны сами решать, сколько детей иметь. Это, конечно, верно, особенно в теории. Но на практике это приводит к тому, что супруги просто начинают искать образцы поведения в другом месте. Если у нас нет модели христианской семьи, мы возьмем его в другом месте. Вот я на днях был на свадьбе у коллеги. Образ нормальной семьи для светских 25-летних — это пожить друг с другом несколько лет до брака, купить машину, жениться, обеспечить себя материально, а ближе к 30 задуматься о детях. Ведь сначала нужна самореализация, образование, и вообще я почувствую себя старухой, если у меня появятся дети. Одни пеленки/памперсы и деградация. Такой образ жизни действительно адекватен сегодняшнему миру. Вопрос, насколько он адекватен Евангелию.

Христианская адекватность

Обсуждая многодетность, критики справедливо указывают то, что в Новом Завете нет призыва «рожайте как можно больше». Некоторые даже говорят о том, что многодетность – антихристианское понятие. В том смысле, что «анти» означает «вместо». И разговор о Христе подменяется разговором о количестве детей. И, наверно, формально, в теории они правы. Я не специалист в лингвистике, но, на взгляд профана, «плодитесь» — значит давайте плод, рожайте детей, не важно, сколько. «Размножайтесь» – рожайте детей больше, чем родителей. При нынешней низкой смертности и три ребенка — это обычно «размножайтесь». Призыв апостола Павла спасаться через чадородие тоже не о многодетности. (Ср. толкование Златоуста на этот стих: « Бог дал ей немалое утешение, именно – рождение детей. Но это есть (дело) природы, – скажешь ты . И то (произошло от влияния) природы; ей даровано не только то (что зависит от природы), но и то, что относится к воспитанию детей . «Если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием», то есть, если после рождения сохранят себя в любви и чистоте. В том не малая, но весьма великая будет состоять для них награда, что они воспитали ратоборцев Христу. Святынею он называет праведную жизнь, а целомудрием пристойность».)

Но могу ли я согласиться с тем, что критики правы? Нет, не могу. Потому что, поразмыслив, я не нашел в Новом Завете призыва к большинству чинов святости. Монашество? Является ли жизнь египетских подвижников, особенно в Темнице, описанной прп. Иоанном Лествичником, сутью Нового Завета? Мне так не кажется. Напротив, мне там очень четко слышны отзвуки дуализма с его гнушением плотью. Благоверные князья? Да вроде тоже нет, Христос политикой не занимался. Мученики? Сколько сегодня лайков в «Фейсбуке собрали» бы тексты, объясняющие св. Софии, что не надо позволять издеваться над детьми и вообще это все внешнее, а главное — любовь внутри семьи. Юродивые – вообще без комментариев. В общем, сплошной неадекват. А тем не менее, христиане шли и по сей день идут этими путями. И, думаю, что не без оснований считают свой путь исполнением Нового Завета, хотя явно там это и не прописано.

Возмущение многодетных

Прочитав множество комментариев, я, кажется, понял, что вызвало возмущение многодетных — реальных людей, с которыми я знаком, а не сильных мира сего, которые вместо обсуждения болезненной темы пытаются все запретить. По сути о. Павел Великанов поставил вопрос: является ли многодетность путем к святости. Естественно, автоматически она не спасает – это очевидно всем. Точно так же, как автоматически не спасает жизнь в монастыре или работа врачом. И, вместе с тем, многодетность — один из тех немногих идеалов, которые достижимы в миру, особенно для женщин. Ведь для человека нормально стремиться к подвигу, к святости. Нельзя лишать его идеала, заменяя расплывчатыми «подражайте Христу» или «имейте любовь».

И те, кто идет путем многодетности, чувствуют, что на этом пути им споспешествует Бог и это действительно их призвание. Они и так постоянно слышат от близких: «Вы что, с ума сошли, сколько можно рожать???». А супруги действительно так спасаются. Ведь далеко не всегда многодетность является символом нищеты. И часто именно многодетная семья позволяет лучше раскрыть в ребенке то, что в нем заложено. Ведь личность раскрывается в отношениях. И адекватное воспитание одного или двух детей — это действительно очень трудно. Одного — из-за того, что единственный ребенок «становится недопустимым центром человеческой ячейки» (не удержался от ссылки на Макаренко). Двух – из-за постоянного противоборства и противопоставления. Но после третьего эти проблемы смягчаются (хотя и растет общая психологическая нагрузка на родителей). А дальше возникают уже довольно нелинейные вещи, которые вряд ли будут описаны в ближайшем будущем. Вряд ли — потому, что там мы имеем дело со сложной динамической системой, в которой важно все: и разница в возрасте, и пол детей, и психологическое состояние родителей. Вот о последнем и хочется поговорить отдельно.

Откуда берутся семейные проблемы?

К сожалению, из прочтения статьи о. Павла Великанова действительно можно сделать вывод, будто именно многодетность является причиной семейных проблем. Я не уверен, что это так. Изучение семейной психологии привело меня к выводу, что семей без проблем не бывает. Большинство из нас были воспитаны не святыми родителями. А значит, их страсти не могли не нанести ударов по нашей собственной психике. Не в том смысле, что все мы психопаты. А в том, что в каждом из нас достаточно проблем, решение которых может лежать как в области духовной брани, так и в той области души, которая неплохо описана психологией. Однако если человек живет в достаточно комфортных условиях, все эти проблемы достаточно успешно можно игнорировать. Когда же нагрузка на человека вырастает, эти проблемы начинают явно проявляться. И действительно, когда человек берет неадекватную своему состоянию нагрузку, он ломается. Для либерального крыла это очевидно, а для консервативного просто процитирую Лествицу: «Есть мужественные души, которые, от сильной любви к Богу и смирения сердца покушаются на делания, превосходящие силу их; но есть и гордые сердца, которые отваживаются на такие же предприятия. А враги наши часто нарочно для того подущают нас на такие дела, которые выше нашей силы, чтобы мы, не получивши успеха в них, впали бы в уныние, и оставили даже те дела, которые соразмерны нашим силам, и таким образом сделались бы посмешищем наших врагов» (Слово 26 «О рассуждении помыслов, страстей и добродетелей», 121).

Я подозреваю, что таких сломавшихся семей очень много. И статья о. Павла Великанова — это боль именно о них. И именно к ним обращен призыв: остановитесь, задумайтесь, разберитесь со своими проблемами. Но, к сожалению, решения особо и не предлагается. Снизьте нагрузку — и все само выправится. Но скорее всего — не выправится, к сожалению. Это как с переломом ноги: действительно, нельзя заставлять бегать человека с переломом. Но нельзя и сказать ему – ложись на кровать и лежи, и нога твоя заживет. Заживет, конечно, но как именно она заживет? А для того чтобы реально вылечиться, помимо покоя и отдыха нужно идти к врачу.

Где найти врача?

Дискуссия о многодетности, как и многие другие, разбивается о противоречие между общим и частным. Допустим, Всемирная ассоциация здравоохранения призывает нас больше ходить пешком. Это нормально. Было бы бессмысленно говорить, что организмы у всех разные, кому-то нужно больше ходить, кому-то меньше. Ну да, разные, но рекомендуется общая норма. В то же время очевидно, что человеку со сломанной ногой ходить не надо. Ему нужно ехать к врачу и получать индивидуальное лечение. Да и здоровому человеку не будет лишним зайти к хорошему специалисту и получить индивидуальные рекомендации. Все это очевидно.

Возмущение вызывает практика. Это когда люди приходят к врачу со сломанной ногой, а в больнице вместо рентгеновского аппарата висят иконы и врач произносит: «Здоровье всем дается от Бога. А если сломал ногу, то и здесь Его воля. Поэтому лечиться не надо, ходи дальше, терпи, смиряйся. А главное — молись, постись и Бог тебя исцелит. Когда-нибудь…» В случае врача и физической болезни легко увидеть подвох и заняться поисками другого врача. И оценить результат несложно, особенно поговорив с теми, кому удалось вылечить перелом. Да и нормальный врач имеет перед глазами опыт многих выздоровевших больных.

То недовольство, которое мы видим в «либеральном» крыле (термин взят условно, для простоты и не описывает сути явления), оно связано не только с теорией. Да, есть и теоретики, которые, вчера воцерковившись, сегодня пытаются все перекроить. Построить «адекватное», «разумное», доступное христианство. Много говорится о любви, но никакой практической схемы не предлагается. Дескать, можно не тратить время на любовь раба или наемника, а сразу полюбить сыновней любовью. Родить одного-двух, но зато воспитать идеально. Ведь Христу важно качество (С)… При этом примером зачастую становится «советская» семья, в которой все было хорошо, а критерием правильности являются квартира, машина, дача и высшее образование детей. И я полагаю, что именно проникновения такого взгляда на семью и боятся те, кто в лучших традициях Победоносцева пытается «подморозить» Россию, чтобы она не протухла.

Подвиг и разум

Основная проблема, как я ее вижу, это отсутствие адекватного понимания устройства семьи и сложностей при ее построении. Для получения гражданской профессии мы учимся в среднем лет 17. А построение семьи и вообще отношений мы считаем чем-то самоочевидным. Многие даже отрицают необходимость изучать это, называя это маловерием. Да, многие из нас видят «парадную» сторону многодетности. И, добавлю от себя, не хотят видеть ничего иного. Им важно, чтобы на вопрос «справляетесь?» звучало бодрое и улыбающееся «легко!». А вот о тех проблемах, которые возникали и возникают, об опыте их преодоления – практически ничего не известно. Это даже у тех, кто справился. А о тех, чьи семьи в итоге были разрушены, вообще говорить не принято. Они портят красивую статистику и проще о них забыть, сказав, что они сами виноваты. Никакого анализа, никаких советов, кроме «молиться/поститься/смиряться», не предлагается. И в этом контексте совет «снизить нагрузку» действительно способен приостановить развитие кризиса, но сам по себе не способен исцелить. А наша пастырская помощь ограничивается теми, кому помогает единственное в больнице лекарство.

Да, семейная психология в православии осталась практически не развитой. Но я предлагаю обратиться за аналогией к монашеской аскетике. Посмотреть, как монахи обустраивали свой путь ко спасению. Путь нам не подходит, но методологию вполне можно учесть.

Одну из основных добродетелей монаха Лествица видит в послушании, практически слепом. При этом поиску руководителя уделяется чудовищно мало – буквально один абзац. Я задумался: а почему это так? Да для любого человека очевидно, что учиться надо у более опытных. Приходя в вуз, студент не начинает поучать профессоров. Нет, он учится у них. Но почему так мало внимания выбору наставника? С вузами понятно: есть рейтинг, составленный по различным критериям, есть выпускники разных институтов и можно примерно оценить результат. Принимая в целом адекватность вуза, человек идет туда учиться. Но как быть с выбором наставника?

Немного покопавшись по теме послушания, я нашел ответ для себя. Когда о послушании писали те, кто шли среди первых (например автор, писавший под именем прп. Макария Великого), то речь шла исключительно о послушании Богу или сатане. О послушании духовнику речи не было. Но шло время, поколение сменяло поколение, опыт накапливался, система наставничества развивалась. И вот уже прп. Иоанн Кассиан Римлянин упоминает, что в наставники избирали только тех, кто сам прошел через серьезный опыт послушания. Видимо, поэтому Лествичник так мало уделяет внимания выбору наставника – был некий «знак качества» и за адекватность старцев отвечали те, кому было вверено управление монашеской жизнью.

Поняв это, я осознал, в чем проблема нашего сегодняшнего устройства: мы требуем высокой степени послушания врачам, которые сами ни у кого не учились. В большинстве своем есть теоретическое знание о том, какая должна быть семья. А если практика не соответствует, семью пытаются втиснуть в прокрустово ложе теории. Если говорить проще, то сегодняшняя пастырская педагогика (за исключением небольшого количества приходов) практически не имеет опыта в решении проблем больших семей. Можем ли мы считать опытным врача, который вылечил в жизни 1-2 перелома? Но в приходской жизни редко встречаются десятки действительно больших семей. И еще реже встречается время для серьезной индивидуальной пастырской работы с родителями. А если нет реального опыта, то его заменяют теории: раз у матушки N из M-ска все хорошо с десятью, то хватит себя жалеть. Бегите на сломанной ноге дальше.

Протестантский подход в Православии

Я подчеркну, что именно здесь, а не в вопросах контрацепции я вижу суть проблемы. Хотя тема контрацепции подчеркивает кризис учительства Церкви. За пределами административно-финансового контроля требования к духовенству от священноначалия практически отсутствуют. Священник на приходе может исповедовать любые взгляды (и даже ереси) от либеральных до ультраконсервативных. Главное, чтобы был порядок с документацией, финансами и не было крупных скандалов в СМИ. Вопросы веро- и нравоучения лежат вне сферы контроля, если формально в отчетах все хорошо. Удивительно, но нынешняя ситуация в русском православии весьма напоминает протестантский мир. В книгах протестантских психологов постоянно звучит этот мотив: найдите себе адекватную церковь. И у нас предлагается то же самое: найдите адекватного батюшку и у него причащайтесь. Правда, есть одно существенное отличие от западного протестантизма: там человек изначально знает, что можно и нужно выбирать. У нас же понимание, что «не все батюшки одинаково полезны», слишком многим досталось дорогой ценой. Ведь публично же это не объявляется (за исключением тех священнослужителей, кого за это считают маргиналами и запрещают публично выступать). Никто не предупреждает заранее: «Знаете, среди наших священников есть разные люди, включая и людей с серьезным медицинским диагнозом». Нет, новопришедших, наоборот, убеждают, что через любого батюшку обязан действовать Бог. В результате люди сами получают дорогой опыт неадекватного пастырства. И это та непроработанная боль, которая подспудно присутствует во всех дискуссиях.

Я заговорил о кризисе учительства Церкви по простой причине. О. Павел Великанов сказал о контрацепции ровно то, что написано в «Основах Социальной Концепции РПЦ» , которые соборно приняты 16 лет назад. И дискуссия показала, что за пересказ позиции, изложенной в этом документе, интервью могут удалить с портала. Что она несовместима с позицией редакции. Желание применить соборный документ к реальности оказывается крайним модернизмом. То есть было публично сказано, в том числе и маститыми пастырями, что учение Основ Социальной Концепции – ложное. И священники лучше знают, как правильно, а соборные документы — это что-то вроде советской конституции. Вроде бы она есть, но к реальности отношения не имеет. И ведь официальных выступлений высоких лиц в защиту Основ Социальной Концепции не последует. Даже в публичном пространстве. А уж в частной практике тем более, каждый пастырь волен делать все что угодно. И никого не волнует, осуждены ли эти взгляды Синодом (о младостарчестве, принуждении к отказу от супружеской жизни) или Гангрским собором (о гнушении супружескими отношениями). А раз этого нет, то и соборные документы имеют смысл лишь для самолечения, успокоения совести тех, что встретился с неадекватной пастырской практикой. Так, встречаясь с неадекватностью пастырей, можно хотя бы сослаться на учение Церкви. Правда, иногда его узнают слишком поздно…

Что делать?

Увы, но я вынужден констатировать: в моем православном окружении вопросы духовного руководства постепенно переходят в компетенцию психологов. Да, психолог — это дорого, но там человек начинает реально работать со своими проблемами. Это требует много времени, но реально помогает. Реально становится легче. Реально виден путь к решению застарелых семейных проблем. И это я о терапии взрослых. В области же воспитания детей это уже практически однозначно – книги психологов, верующих и не очень, помогают адекватно воспитывать детей и снимать ряд проблем, которые «православные» советы решить не могли.

Я не агитирую за психологов, отнюдь. Я был бы рад, если бы пастырская практика могла бы указывать человеку на его конкретные проблемы и оказывала бы помощь в их решении. Если бы пастырь имел хотя бы час-два в месяц на каждого прихожанина. Но реальность такая, какая она есть. И те проблемы семей, о которых пишет о. Павел Великанов, обычно не многодетные. Просто у многодетных они выглядят страшнее. Ну правда, если бросил с пятью детьми, то ужасно. А с одним-двумя – «нормально», все так живут. А если просто беременную первым, так «вообще ерунда», ничего страшного…

Я считаю, что для нормального движения семьи вперед недостаточно самоконтроля и свободы. Люди могут ошибаться в обе стороны. И здесь как никогда нужен адекватный взгляд со стороны. И обычно именно его и не хватает. Семью, взявшую на себя подвиг многодетности, постоянно пинают со всех сторон. И как только пожалуешься – тебя сразу же и обвиняют – сами виноваты. Но если не делиться своими тяготами с другими людьми, то они станут неудобоносимыми. Не потому, что они таковы по сути. А просто людям иногда нужно, чтоб их выслушали, дали теплый совет, забрали детей на пару дней и напоили родителей теплым чаем.

Да, можно родить одного-двух и жить спокойно. И много рассуждать про качество, которого якобы лишены многодетки. Но ведь большинство многодетных родителей знают, что это неправда. И трудности со временем станут меньше, но важно адекватно распределить нагрузку в трудные годы, когда, как говорил о. Максим Первозванский, «младшие дети уже родились, а старшие еще не выросли». Основное, что нужно многодетным семьям, это поддержка. И прежде всего психологическая. Чтобы были авторитетные люди, которые бы сказали: да, сейчас вам лучше передохнуть. Не из голых теорий, а из реальной практики разных семей. Те, кто поделился бы опытом: да, вот у нас было так же и мы чуть не развелись. Да, здесь мысль о новой беременности вызывала у меня ужас, но я сделала то и то, и все разрешилось. И на самом деле проблема была в … . А вот здесь мы несколько лет избегали зачатия детей, зная, что у нас недостаточно сил и мы не можем рисковать жизнью ребенка (это еще одна закрытая для обсуждения тема, ведь у нас в утробе умирает каждый четвертый ребенок, но все молчат, закрывая боль в себе).

Но, увы, большинство сегодня не умеют отличить адекватную усталость от хронической депрессии. А обратиться не к кому. Потому что в светских кругах скажут: конечно, проблема в детях, скорее останавливайтесь, даже два — это многовато. А в православных наоборот: вы не имеете права уставать, Бог вам помогает и у вас все будет хорошо автоматически.

Закончу на позитивной ноте. Семейная психология шагает по стране. Говорят, в Москве есть несколько хороших родительских клубов, которые в полузакрытом формате решают проблемы. Что интересно, в свое время эти клубы не избежали обвинения в сектантстве. Есть психологи, которые поднимают обсуждение важных тем. Вот тема пастырского выгорания еще недавно отрицалась принципиально, но сегодня начинают признавать ее существования. Недавно подняли тему психологического манипулирования . И вопросы созависимости активно обсуждают сегодня. Движутся и программы «12 шагов». Я уверен, что тема психологической поддержки семей, в том числе и многодетных, будет развиваться. Хорошие идеи, книги, мысли могут распространяться очень быстро. Главное, не закрывать глаза на проблему и не запрещать ее обсуждение. Иначе она все равно будет решаться, но без использования Нового Завета в качестве критерия правильности выбранного пути.

Протоиерей Павел Великанов, настоятель храма св. Параскевы Пятницы в Сергиевом Посаде отвечает на сложные вопросы о жизни, смерти, и смысле.

Смысл смерти

— Отец Павел, что вообще такое смерть? Вот был с тобой только что человек, смотришь на фотографии, на видеозаписи – и он такой живой, родной, близкий – как так может случиться, что его не стало? Невозможно поверить в то, что его вообще нет. Но ведь его с нами в этом мире именно что совсем нет. А что оно там происходит –кто же на 100% знает…

— Здесь пролегает граница между верой и неверием, между открытостью к Богу и мнимой самодостаточностью. Религиозная вера, а христианская особенно, по сути есть выход из тупика смерти.

«Если Христос не воскрес, тщетна вера наша», – говорит апостол Павел. Если все наши «активы» здесь, в этом материальном мире – мы уже банкроты: смерть обнулит наши счета, какими бы огромными или же ничтожными они ни были. Поэтому смерть – это определенный «момент истины» жизни, то, что утверждает её значимость и ценность – как бы парадоксально это ни звучало.

«Блажен путь, в оньже днесь идеши душе, яко уготовися тебе место упокоения» – или же, напротив: «Смерть грешника люта». Правильно сказать, что смерть – это венец всей жизни. Именно поэтому мы на каждом богослужении неоднократно просим о мирной кончине нашего жития, непостыдной, безболезненной, и добром ответе на Страшном Суде Христовом.

При этом в христианстве нет никакого «культа смерти», как это встречается в различных субкультурах и сектах. Нет никакой «романтизации» смерти: она глубоко противоестественна для человеческой природы, это всегда боль, плач, горе человеческое – но снова и снова побеждаемое Христом в Его Церкви. Как и роды: этот процесс никогда не бывает приятным и комфортным, но результат его несопоставим со страданиями и болью: новый человек родился в мир!

Это ощущение рождения умирающего в новую жизнь прекрасно выразил Б.Пастернак:

«…Кончаясь в больничной постели, Я чувствую рук Твоих жар: Ты держишь меня как изделие, И прячешь, как перстень, в футляр».

Смерть – это действительно таинство перехода, таинство рождения в вечность. Немного в нашей жизни моментов, когда любым человеком, вне зависимости от его мировоззрения, веры, праведности, ощущается явным образом прикосновение вечности, выход за пределы видимого. И, думаю, умиранию и смерти здесь принадлежит первое место. Особенно остро это ощущается близкими людьми: когда приходит очевидное понимание, что близкого человека в этом теле уже больше нет – и в то же самое время он жив, он есть, в определенном смысле он стал гораздо ближе к своим родным, нежели чем когда жил в теле. Предкопочитание, в той или иной мере присущее практически всем религиозным культурам, отражает очевидную истину: близкие уходят от нас, из нашего мира – но никуда не исчезают.

Насчет «кто знает на 100% что там происходит» – а разве в этом мире мы многое знаем на 100%? В собственной душе разобраться не можем, сами с собой – что там говорить обо всём другом?

Однако нас это неведение нисколько не смущает: опыт жизни расставляет всё на свои места, и мы постоянно учимся преодолевать эту неполноту знания различными способами – где интуицией, где верой в удачу, а где и просто переступать, не задумываясь. Религиозная же вера делает человека более чутким, более восприимчивым к проявлениям духовного мира – и именно здесь, в этих Небесных свидетельствах мы черпаем надежду на блаженную участь наших усопших.

– А как вообще жить, если есть смерть? Как можно радоваться жизни, как можно жить ее радостно, если завтра самых любимых и дорогих людей в один момент может не стать? Родится ребенок, а у него некурабельное генетическое заболевание. Или под машину попадет. Или выйдешь замуж, а у мужа онкология случится. Вот зачем все это, зачем нам привязываться и любить, если в минуту можно потерять все? Может быть лучше: «Если у вас нету тети, то вам ее не потерять»?

– Потому-то и есть смысл жить, что есть смерть, которая расставит в свое время всё на свои места: шелуха отпадёт, а вызревший плод проявится.

Но этот плод, прежде всего, развивается в наших отношениях друг с другом, которые имеют выход за пределы временной жизни. Более того: согласно Евангелию, именно эти отношения и определяют отношение Бога к нам самим. Он смотрит на нас глазами наших близких.

Конечно, надо учиться пробираться, порой, буквально продираться сквозь то внешнее, что зачастую определяет наши взгляды. У Ивана Ильина есть замечательное эссе «Красивая женщина», где он очень тонко показал, насколько физическая красота может быть источником страданий и причиной непонимания для самого носителя этой, казалось бы, привилегии. Если за время нашего знакомства мы так и остались на поверхности, не поняв, не почувствовав, не полюбив саму душу этого человека – оставшись привязанными исключительно к тому, в чем эта душа жила – то, конечно, смерть будет восприниматься как трагедия, невосполнимая утрата дорогого. Но разве ошибался Господь, говоря: «Душа не больше ли тела?»

Мы живем в мире со сдвинутой системой координат, причем в самых базовых понятиях. Смерть – прекрасное лекарство, которое всякий раз проводит «ревизию» этой системы наших ценностей и приоритетов.

«Помни последняя твоя, и во веки не согрешишь!»

И в этом – вовсе не отрицание или же умаление жизни как таковой, напротив, повышение планки её ценности, значимости, а значит, и ответственности. Я вспоминаю К.С. Льюиса, который уже будучи немолодым, взял себе в жены больную онкологией. «Настигнутый радостью» – это его автобиография, где время супружества, которое, казалось бы, должно было быть омрачено самим фактом неизлечимой болезни, оказалось именно временем радости и торжества любви, побеждающей смерть.

И привязываться, и любить надо именно потому, что со смертью эти отношения никуда не исчезнут. Да, они станут другими. Возможно – совсем не такими, какими представлялись в мечтах до того . Но то, что происходит в душе любящего, открывающего себя для другого, отдающего себя другому, принимающего другого как он есть – идет вместе с нами в вечность, и смерть здесь – не помеха, а фильтр, разделяющий значимое от второстепенного и наносного.

– Почему вообще так много уходит лучших, любимых и молодых. Детей и молодежи, которые ничего еще не успели? Вот чем было бы плохо, если бы наши умершие жили бы рядом с нами, работали бы во славу Господа, рожали детей, делали мир лучше? Почему Господь их забирает? Можно ли вообще говорить о том, что смерть может быть во благо и что «Господь забрал» – ведь Бог не творил смерти, ведь смерть противоестественна? Можно ли вообще принять смерть и согласится с нею?

– Конечно, эта жалость самих себя, жалость тех, кто остался здесь, вполне понятна и естественна.

Есть один замечательный аграф – надпись на одном мосту где-то в Индии: «Мир сей – мост: проходи по нему и не строй себе дома ». И каким бы бесконечным, уходящим далеко за горизонт, этот мост нашей жизни ни казался, не стоит на нем устраивать хоромы и думать, что вот она, настоящая жизнь, именно здесь, сейчас достроим – и как заживём! Не захочешь идти сам – тогда понесут. И снесут все твои постройки, всё то, чем ты пытался зацепиться здесь на века.

«Не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем».

«Наше жительство на небесех есть!»

И это ощущение зыбкости, ненадёжности, неверности этого скоропреходящего мира всегда отличало ранних христиан; в их вопросе о времени наступления Царства Небесного мне видится такое же нетерпение, как у пассажиров, въезжающих в давно желанный город, например, Париж или Рим – и вдруг поезд замедляет ход, и почти останавливается. Но все их мысли – там, у заветной цели – их совершенно не волнует, подали горячий чай или же остывший, где лежат чемоданы, и насколько чисто в вагоне. Через какое-то мгновение всё это уйдет и забудется – и вот, они бегут к проводнику выяснить, что случилось и когда же наконец поезд прибудет на станцию.

К чему это я говорю? Об усопших – тех, кто умер в мире с близкими и Церковью, в вере и надежде воскресения, донеся свой жизненный крест до конца, – можно только порадоваться: они-то теперь у цели, а мы всё стоим в этой жизненной пробке. И нет большой разницы в том, когда Господь призывает: ведь Он действует исключительно по Своей неизреченной, непонятной нам любви – и если кто-то уходит с нашей точки зрения «не вовремя», «рано», «не пожив» – здесь больше саможаления, нежели настоящей заботы о благе ближних.

– Для многих людей потеря, трагедия, скорбь – это путь в храм к Богу. А для многих – испытание веры. Как писал священник Георгий Чистяков – хорошо быть верующим, когда ты идешь летним днем по полю, колокола звонят к обедне, в небесах облака и солнце и все в жизни хорошо и по заповедям. А когда ты старался-старался по заповедям, и тут вот такое испытание веры происходит. Любящий и Всеблагой Бог отнимает от нас «Друга моего и искренняго моего», оставляет нас одних, и никаких гарантий и никакого точного знания нет, а одни уже сейчас остались… Вот почему так? Где черпать надежду? Мы стоим перед закрытой дверью в тот мир, откуда никто не возвращался, конечно, хочется надеяться, но УВЕРЕННОСТЬ-то где брать? И ВЕРУ… Где взять эту первохристианскую уверенность «Она жива!» – написанное на гробах первых христиан?

– У меня есть только один ответ: эту уверенность нужно черпать в таинствах Церкви, и, естественно, прежде всего в Божественной Евхаристии. Именно это Таинство Царства стирает грань между миром живых и миром усопших, миром кающихся грешников и сияющих во славе Божией праведников.

Совершая литургию как общее делание по созиданию Тела Христова здесь и сейчас, мы – и клирики, и миряне – становимся общниками и причастниками Одного и Того же Христа – Которым-то и живут во всей полноте на небе усопшие верные.

Церковь – это постоянная динамика нисхождения Неба на землю, очищения и возведения земного, тяжеловесного, дебелого – к высотам духа и радости о Христе. Особенно в ситуации с уходом наших близких очень хорошо осознается, что причащение – это не «удовлетворение индивидуальной духовной потребности», эдакая «вершина духовного эгоизма», а нечто гораздо большее: созидание единства во Христе и живых, и усопших.

Поминая их на Божественной Евхаристии, мы заручаемся их предстательством и ощущаем их реальную близость и помощь: не потому, что иначе они будут глухи к нашим просьбам, а просто потому, что таким образом выстраивается единственно правильная гармония отношений между людьми – в Боге и через Христа. Только тогда становится понятным, как и почему можно молиться усопшим, почему в этом нет греха: ведь в Церкви несвятых нет по определению.

Церковь есть собрание святых, тех, в ком живёт и действует благодать Святого Духа. Канонизируются же «образцовые» святые, явным образом прославленные Богом, – но их число несоизмеримо меньше «просто святых». Молитва же восстанавливает прерванное смертью общение между близкими, и оно приобретает совершенно новое измерение. Это вовсе не горестный плач – зачем и на кого нас оставили? – а радость и благодарение Богу за то, что теперь Там – один из наших.

– Какая она – смерть праведника?

– Сложный вопрос. Конечно, есть огромное количество свидетельств того, что многие святые и праведники знали день и даже время своего ухода, иногда задолго, когда еще, казалось бы, ничего не предвещало близости смерти. Но мы имеем рядом с такими случаями и факты мученической кончины, когда вопрос жизни и смерти решался неожиданно, буквально за минуты. Вполне понятно, что нам хочется иметь какие-то ощутимые «гарантии» того, что наши усопшие – праведники и они в Царстве Небесном.

Но здесь хотелось бы предостеречь от попытки подменить суд Божий рассуждениями человеческими. Ведь даже когда человек умирает в сильных страданиях или же внезапно – всё равно за этим последним испытанием стоит только любовь Божия, а вовсе не какое-то «злорадство» или «месть». И этими последними – но, быть может, невыносимо горькими каплями Господь неисповедимыми судьбами врачует душу уходящего – как бы больно ни было нам это наблюдать.

Удивительная тайна Церкви в том, что здесь, на земле, нашими грешными руками мы каким-то таинственным образом простираемся туда, в мир невидимый, и реально облегчаем состояние уходящих. Это совершенно особый опыт церковного сопровождения уходящих, очень важный и назидательный не только для усопшего, но и для всех, кто находился рядом.

Многие люди на Церковь смотрят свысока, как бы говоря – «да что она может мне предложить?» И совершенно по-иному воспринимается Церковь у одра умирающего, особенно когда этот человек был действительно церковным, регулярно ходил на богослужения, участвовал в таинствах, жил Церковью. Такого человека земная Церковь буквально на руках вносит в Царство Небесное, и это свидетельство не наше, но приходящее оттуда, из иного мира.

– Атеисты и верующие по-разному воспринимают смерть близких? Чаще говорят, что верующим проще, ведь они верят в воскресение. А атеисты прощаются навсегда. А мне кажется, что все, кроме абсолютных атеистов, надеются на встречу, для всех ТОТ мир одинаково закрыт.

– «Абсолютный атеист» – чисто теоретическая конструкция, иногда удобная для тех или иных апологетических построений. В реальности перед лицом смерти у каждого человека происходит сильный сдвиг в сознании. Опыт смерти невозможно игнорировать – но если у верующего он становится еще одной «опорной точкой» в исправлении мировоззрения и укрепления веры, то в случае с далеким от веры и Церкви человеком происходит смущение, кризис, приходит острое ощущение какой-то глубокой неправды в происходящем.

Но на самом-то деле эта неправда не в самом факте смерти, а в полной неготовности, неспособности самого человека это событие жизни правильно принять.

Смерть близких – это всегда мощный удар кувалдой по столь драгоценному, долго и тщательно собираемому зданию «земного счастья», которое чаще всего и занимает место Бога в жизни неверующих людей. И тогда становится понятным со всей очевидностью, что гораздо важнее – не «имение», а «бывание», сами отношения между людьми, а не их материальная составляющая. И там, где действительно была любовь, дружба, где дорожили друг другом – даже в далёком от христианства сознании появляется надежда на встречу с ушедшими, они не могут быть так просто вычеркнуты из нашей жизни.

– Христианин может ли бояться своей смерти? Вроде бы многие святые мученики ее ждали с нетерпением, а во многих патериковых сказаниях даже святые боялись умирать? И в связи с этим же вопрос – если почитать патерики, то становится очень страшно – там участь монахов была печальна, если, грубо говоря, лишнюю лепешку съел или отвлекся на молитвенном правиле. Читаешь и думаешь – мы-то вообще где будем?!!

– В моей жизни было несколько встреч с людьми, которые устали жить и ждали смерти с нетерпением. Они не разочаровались в жизни, это не было «возвращением Богу билета», просто душа устала находиться в этой тесной коробочке тела и материального бытия.

Однако я не помню ни одного случая, чтобы смерти не боялись именно как явного свидетельства Божия, явления в этом мире того, лучшего мира. Наверное, явная готовность к смерти и отсутствия страха перед ней – удел людей избранных, в которых Божественная благодать явила себя в полноте еще при жизни.

А вопрос о «лишней лепешке» – это ведь вопрос о принципиальном утверждении христианской веры: мы спасаемся не нашими делами, а верой, свидетельствуемой нашими поступками. Неужели мы не доверяем Богу в том числе и сам путь нашего спасения, и допускаем, что там, на финишной прямой, Бог вдруг нам подставит подножку в самый неподходящий момент? Нельзя, ни в коем случае нельзя воспринимать Бога как отчуждённого от нашей жизни Судью и Мздовоздаятеля. Мы веруем в Бога Спасителя, а не «коварного и подлого Мстителя».

Смерть в нашей жизни

– А можно ли вообще прожить так, чтобы большие потери миновали?

– А зачем? Предложить Христу пересмотреть Свое утверждение, что «если кто не берет креста своего и следует за Мной – тот недостоин Меня?» Тем более, что запредельных скорбей Бог – по слову Писания – не даёт?

Меня часто удивляет, что последнее время приходится сталкиваться с какой-то новой околоправославной мифологией: кто правильно православно живёт, у того всё и здесь будет благополучно, без проблем и скорбей, и там, на небесах, гарантированное местечко устроено. Да вы посмотрите на реальное описание жизни любого святого, каким бы «успешным» внешне он ни был представлен в житиях. Это всегда – страдание, борьба, преодоление и самого себя, и трагических жизненных обстоятельств, и лицемерия церковных людей, и бесовских козней.

Никакого «эскалатора» спасения в принципе не существует. Невозможно воспитать спортсмена в палате для буйных помешанных, где всё обшито мягкими материалами и ушибиться-то невозможно. Безумную, крайне вредоносную концепцию полезности комфорта мы невольно переносим и в церковную жизнь – и в итоге получаем либо полное разочарование в Церкви – «что-то в ней не работает!», либо попытку превращения Церкви в исключительно утилитарный инструмент достижения личных целей. И то, и другое – мало связано с реальной духовной жизнью и Церковью как таковой, если вообще как-то связано.

– Человек смотрит в будущее с надеждой, что завтра будет чем-то лучше. Финансово станет полегче или вот дети чуть подрастут и станут чуть более самостоятельными… А как принять то, что все хорошее в твоей жизни уже закончилось? Что не будет уже ни свадьбы, ни карьеры, не будет детей, не будет близкого человека рядом, что все это закончилось и счастья больше не будет.

– «Царство Божие внутрь вас есть!» – это единственный ответ на вопрос. Что бы ни происходило в жизни неожиданного, трагического – мы должны смотреть вперед и принимать данность как Богом данную реальность. Нельзя идти вперед с головой, повернутой назад. В этом вопросе слишком много ропота на Бога. Мы пытаемся «набросить» на Господа Бога свою сетку представлений о счастье – а Он успешно из неё выскальзывает и мы снова остаёмся ни с чем.

Может, лучше довериться Ему и в этом вопросе? Зачем мы сами устанавливаем себе рамки, об которые потом с каким-то остервенением бьемся головой, обвиняя Его в наших несчастьях? Вспомните пример праведного Иова: казалось бы, всего и всех лишился – и вот, в итоге получил все блага с избытком – поскольку сохранил веру и понимание, где – он, а где – Бог.

– Человек узнает о том, что у него неизлечимая болезнь. Да, возможно, он переживет многих из тех, кто сегодня ему соболезнует и сострадает, и кто здоров – только за последние дни сколько катастроф. И все же. Как готовиться человеку и как готовиться семье? Что делать перед лицом разлуки? Как жить так, чтобы проститься правильно?

– Когда в семье появляется неизлечимо больной человек – это свидетельство милости Божией и к нему самому, и к близким. Многие святые молились, чтобы перед смертью Господь послал такую болезнь, чтобы легче было отрешиться от общей всем нам привязанности к этой жизни.

Прежде всего, в такой ситуации надо с одной стороны делать всё, что от нас зависит, чтобы продлить жизнь настолько, насколько это возможно – и в то же самое время научиться расставлять правильно акценты перед лицом неизбежной и, возможно, близкой смерти. По сути, ведь ничего нового человек не узнает, когда ему ставят диагноз: ты смертельно болен. А кто из нас не смертельно болен заразой греха, которая всё равно приведет к могиле?

Другое дело, что, как правило, мы всеми способами стремимся вытеснить это очевидное знание куда-то далеко, на самую периферию сознания и жизни – а тут вдруг это становится центральным известием. Когда находишься в долгожданном отпуске, по-настоящему начинаешь отдыхать только последние дни, когда дорожишь каждым часом перед приближающимся отъездом.

Точно так же и когда близкие понимают неминуемость и скорость разлучения – естественным становится благодарность Богу за то, что этот человек всё еще с нами, что есть время оказать любовь, сделать так, чтобы несмотря на все скорби каждый день приносил близкому радость и утешение. И это – благодатное время вынести на поверхность все те недоговоренности, тайные обиды и претензии друг ко другу, на которые мы часто мало обращаем внимания, а они копятся, словно снежный ком, и потом могут очень сильно испортить казалось бы крепкие семейные связи.

Перед лицом смерти наши требования друг ко другу становятся бесплотными, глупыми, надуманными: и здесь важно не просто формально примириться, попросить прощения, но и действительно перешагнуть через любые претензии, какими бы правильными они не казались и как бы глубоко в душе они не скрывались.

– Протопресвитер Александр Шмеман в своей прекрасной книге «Литургия смерти» пишет, что вся наша культура, вся современная цивилизации от смерти бежит – все эко-программы, все «здоровое питание» и прочие попытки вести здоровый образ жизни – это побег от смерти и вместе с тем провозглашение смерти… Мы очень мало думаем о смерти, кажется, что с нами это никогда не произойдет или произойдет очень нескоро, при этом подсознательно настраиваемся вроде как на вечную и красиво-веселую жизнь, особенно сравнительно обеспеченные и молодые люди города. И даже чужая смерть не меняет нас – поразились и дальше побежали по делам. Реально ли вообще помнить о смерти, думать и как готовиться?

– Да, это действительно так, современная культура панически боится смерти: ведь именно смерть обличает никчемность и надуманность тех основных ценностей, на которых грех пытается выстраивать свой параллельный Божественному мир. О смерти можно и должно думать, и многие благочестивые люди за много лет делали сами себе гроб, готовили всё необходимое для погребения, и не смотрели на это как нечто противное самой жизни.

Этот христианский реализм хорошо помогает выстроить правильные приоритеты в жизни: что сколько стоит на самом деле, унесешь ли ты с собой на тот свет – или неизбежно оставишь здесь неизвестно кому?

– Вопрос про смерть и душевые привязанности в ТОМ мире. Бог дает нам таланты. Мы здесь – главное, что должны сделать – научиться любить. А что должно произойти ТАМ? Наши таланты – в музыке, живописи, кулинарии наконец – окажутся ли там тщетными – этого всего не будет? И главное – те, кого мы научились тут так сильно любить – наши родители, дети и супруги – сохраним ли мы там с ними связь или мы перерастем там все эти чувства и будем любить только Бога?

– Помните замечательные слова Спасителя, сказанные им в ответ на лукавый вопрос законников о женщине и семи мужьях? Там – в Царстве Небесном – ни женятся, ни замуж не выходят, но пребывают, как ангелы на небесах.

Все наши таланты и способности, которые мы смогли открыть и развить во время земной жизни – не более чем слабое отражение тех качеств жизни в Боге, которыми живут во всей полноте святые в Его Царстве.

То же самое касается и любви супругов. Какой бы удивительной, редкой по силе и глубине чувства она ни была – всё равно это несопоставимо с той любовью Божией, которой только и живут в Царстве Небесном. Ведь Там – всё пропитано именно этой любовью, таинственной, непостижимой даже ангелами.

Конечно, приятно и радостно, когда у тебя в руках яркий фонарик в темную ночь – но глупо бахвалится им в яркий солнечный день, когда свет фонарика и заметить-то никто не сможет. Точно также и в Царстве Небесном: где всё сияет Божественным светом Его любви, наши даже самые высокие и святые человеческие чувства отступают.

Но это вовсе не значит, что отношения между любимыми изменяются, ослабевают: напротив, полностью исчезает проблема этого «любовного треугольника», когда Бог и любимый человек могли представлять собой каких-то «конкурентов». Любовь супругов в Боге только еще больше укрепляется, но она тогда становится иного качества, в ней исчезает всё то земное, временное, преходящее, что неизбежно связано с земным браком и зачастую нередко отождествляется с самой сутью этой супружеской любви.

Таинство брака и смерть

– Что происходит с таинством брака после смерти? Это вопрос о любящих супругах, которые дорожат браком.

– Здесь не всё так линейно, как может показаться с первого взгляда. Все-таки пространство брака как определенной формы отношений между людьми, прежде всего, простирается в направлении земной жизни. В отношении брака уместно вспомнить слова апостола: «Пища для чрева, и чрево для пищи – но Бог и то, и другое упразднит». «Царство же Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость о Святом Духе» (Рим. 14:17).

И если внимательно вслушаться в тексты молитв таинства венчания, мы увидим, что там речь идёт прежде всего о том, чтобы Бог благословил этот союз, даровал детей, здоровье, долголетие, благоденствие – и чтобы все эти житейские блага помогли состояться «браку о Господе», ради Христа, во славу Божию, а не только по человеческим привязанностям.

Духовное измерение брака является следствием успешно состоявшегося брака как единения двух разных, даже до противоположности, личностей, постоянно преодолевающих свой эгоцентризм ради любви друг ко другу и ради Христа. Такой брак может быть очень далек от всяких романтических представлений о счастливой семье, но главное – он должен быть плодоносным, результативным в духовном плане.

Отталкиваясь друг от друга и снова соединяясь на качественно новом уровне понимания, супруги вместе приближаются ко Христу, учатся видеть в другом Христа, любить друг друга любовью жертвенной, Христовой. Настоящий брак – это великолепный инструмент постоянного, ежедневного духовного возделывания христианской любви.

Но если супруги еще толком-то и не пожили в браке, и один из них умирает? Очевидно, что было бы безумием ждать продолжения этого делания, когда супруги находятся в совершенно разных статусах, несопоставимых друг с другом: один – на небе душой, другой – и телом, и душой на земле.

Поэтому апостол совершенно спокойно разрешает вдовам вступать в повторный брак, не видя в этом ничего греховного или недостойного. При этом отмечая, что если для вдовы сохранение целомудрия будет важнее возобновления брачных отношений, то она выбирает лучшее. Здесь выбор не между «плохим» и «хорошим», а между «хорошим» и «лучшим».

Для кого-то опыт брака оказался вполне достаточным, продуктивным, и повторять его «на бис» незачем. Но это именно когда брак был целостным, завершенным опытом. А для кого-то, напротив, этот брак был лишь предвкушением, началом вхождения в брачную стихию, неожиданно прерванную смертью одного из супругов. Отсюда, естественно, будет острая потребность возобновления супружеской жизни и создания новой полноценной семьи. И здесь, конечно же, было бы излишне самонадеянным и по сути неправильным налагать бремена неудобоносимые, фантазируя, что тягостное пребывание в одиночестве и есть именно то, чего ждёт и чему радуется усопшая вторая половина.

Не надо ни в коем случае экстраполировать наши земные, брачные отношения – каким бы тонкими и даже духовными они ни были – в жизнь Царства Небесного. Там – всё по-другому, но подготовка проходит именно здесь.

– Как вообще заставить себя жить после потери самого родного человека, когда ты понимаешь, что может быть тебе еще много лет тут жить… В житиях были моменты, когда жены и матери умирали сразу вскоре после смерти мужа или детей – на их могилах (святая Наталия, святая София). Сейчас так не принято, вроде бы, принято пить антидепрессанты и т. д…

– У Виктора Франкла есть замечательное утверждение, под которым – куда более страшный опыт фашистских концлагерей: если есть, зачем жить, то можно вынести практически любое «как ». Любой опыт правильно пережитой сильной скорби нас возвращает «в собственную шкуру», в реальность, вырывает из мира иллюзий и грёз, которым мы очень часто пытаемся подменить нашу вроде бы не особо яркую жизнь.

Страдание – идеальное «заземление» в самом лучшем смысле: прожил день – и благодарение Богу. Есть что есть, пить, во что одеться, куда притулиться – благодарение Богу. Конечно, в таком состоянии не строятся грандиозные планы на десятилетия вперед. Зато человек учится видеть и ценить те мелкие радости жизни, которые ежедневно плетет для каждого из нас Милость Божия – те самые, которые в беззаботном состоянии воспринимаются как нечто само собой разумеющееся и даже просто обязательное.

Настоящее прикосновение к реальности, как правило, приятным не бывает. Мы живем в израненном грехом, искалеченном до самых первооснов мире и сами являемся частью этого уродства. Но именно такое положение, или ощущение внешней беспомощности, беззащитности, уязвимости делает человека открытым к действию Божественного промысла. Бог становится нужен человеку, иначе без Него – просто никак.

Когда же мы всё просчитываем до мелочей, потом стиснув зубы сражаемся с жизненными препятствиями – и ради чего вся эта война? Только, чтобы показать, какие мы волевые, умные, целеустремленные, решительные. Всё это – курам на смех. Трудно идти против рожна. Но и на это любители находятся. Именно отсюда рождаются «сослагательные наклонения» в нашей жизни – главный источник душевных терзаний и разочарований.

Готовность принять реальность такой, какой она есть – признак появляющейся трезвенности. К потере даже самых близких людей можно относиться по-разному: это может быть воспринято как свидетельство веры Бога в человека, в его скрытые силы, в его неразвернувшуюся любовь, – а можно ведь совсем по-другому переживать – как жестокое наказание Божие, свидетельство своей обречённости, печати проклятия. Но и в этом диапазоне человек сам определяет свой дальнейший вектор жизни, как он будет жить дальше, благословляя или же проклиная.

Утешить?

– Как говорить с человеком, потерявшим близкого? Как сказать ему о милосердии Божием? Что вообще говорить. Чего не говорить?

– Самый лучший и действенный способ поддержать скорбящего в его утрате – вместе помолиться. Совместная церковная молитва, особенно божественная евхаристия, дает явное свидетельство того, что граница между нами, всё еще живыми, и усопшими – более чем условна. Они там почивают – и нас поджидают. Но Церковь – и там, и здесь одна и та же. Как и Один Христос.

А вот чего лучше не говорить – так это искусственных фраз вроде «страшной утрате», «невосполнимой потере», «обрушившемся горе», «пусть земля будет пухом» и прочих жалких слов неверия, застрявших в лексиконе с советских времен. Отвратительно на похоронах лицемерие, когда люди «подстраиваются» под событие, и пытаются выжать из себя чувства «к месту», хотя в душе у них кроме испуга и растерянности вперемешку с суеверным страхом «негативной энергетики» и нет-то ничего.

– Насколько правильны распространенные православные утешения – «ему теперь хорошо, он у Бога», «Бог забирает в худший или лучший момент жизни – значит это был лучший момент», «все мы воскреснем, не надо плакать», и т. д.

– Если только ради того, чтобы заполнить пустоту – а так, когда умирают в мире с Церковью и Богом, то, как правило, окружающие ощущают мир и покой в сердцах, и это куда более значимое утешение, нежели любые слова. И это переживание блаженной участи – нормально, я бы даже сказал, стандартно для Церкви. В противном случае мы – «неэффективная структура», не готовящая людей к Царству, а непонятно чем занимающаяся.

– Есть ли вообще такое состояние как чрезмерная скорбь? Можно ли и нужно ли из нее выводить человека?

– Конечно, и можно, и нужно. Это происходит, когда скорбь в какой-то момент сплетается с саможалением и в ней появляется особая, тонкая сладость. Неверие же в это тление души еще подливает масла. Происходит своего рода «короткое замыкание» человека на самом себе, своей боли и скорби, своем горе, своей потере. И это – действительно страшно.

Такая ситуация хорошо показана в художественном фильме Василия Сигарева «Жить», где повествуется о трех случаях встречи с тяжёлой утратой самых дорогих людей – и это «замыкание» может быть не только тихим и плаксивым, но и страшным в своей агрессивности, решительном отказе принять эту смерть как волю Божию.

Жизнь после смерти

– Что происходит с душой после смерти? Вот с одной стороны, есть «Мытарства блаженной Феодоры». А с другой стороны, «слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь (Ин.5:24)».

– Вот когда попадём туда – тогда и узнаем. Еще раз повторю: Бог не устраивает никогда человеку подлости, хоть здесь, хоть там. Как писал в одном из своих произведений К.С. Льюис, Там мы получаем то, к чему стремились на самом деле. Конечно, есть в православной традиции свидетельства о мытарствах, но это ведь не более чем попытка втиснуть в наши, земные человеческие понятия опыт, который невозможно выразить языком. А вот как инструмент для воспитания внимательного и ответственного отношения к жизни – очень даже может быть полезным.

– Наша связь с умершими – какая она должна быть? Почему одним снятся покойные близкие, а другим совсем нет?

– Это – тайна Божия. Здесь невозможно найти какого-то универсального для всех случаев алгоритма вычисления, почему всё происходит по-разному. Я бы предостерег делать какие бы то ни было выводы из наших снов – если только они не являются явным, очевидным проявлением Божественной силы в нашей жизни.

Что читать и что делать

– Какие книги о смерти и загробной жизни? Что делать в память об умершем человеке?

– Самая лучшая память об умершем – молитвенная. И самое главное, чем мы можем помочь им, ушедшим – доделать то, что они не успели, продолжить всё то доброе, что было ими когда-то начато. Каждый человек оставляет определённый след после себя; и этот след, естественно, неоднозначен. Если мы предаем всё плохое, несовершенное, забвению, а вот на светлом, добром, красивом, фокусируемся – без всякого сомнения, мы вступаем в определенное общение с душой усопшего и, возможно, таким образом продолжаем его дело.